Сумерки размывали линию горизонта - неуловимую границу между звездным небом и его отражением на глади океана. Тьма застелала палубы, тени исчезали со стен, через несколько минут погаснет электрическое освещение. Людей становилось все меньше и меньше. В каютах всех страждущих ждали телевизор, мини-бар и кондиционер. Ночь обещала быть бессонной лишь для поэтов, влюбленных и тех, кто вышел на финальный стол турнира по покеру. Многие скажут, что это был не простой лайнер. Каждую ночь он растворялся в ночи, и каждое утро возрождался к жизни. Но возраждался не таким, каким был за день до этого. Ходил слух, что судьба оставшихся ночью на палубе может круто измениться. Некоторых этот слух страшил, некоторые возлагали на него надежду изменить жизнь, а иным был вовсе безразличен завтрашний день.
Первые фонари начали гаснуть. У самой кормы, в открытом кинотеатре на тысячу мест было занято лишь два. Ее голова лежала у него на плече, он вдыхал аромат ее волос. Заключительные титры. Тускнеющий экран. Голос из громкоговорителя:
"В ближайшее время свет на территории кинотеатра будет отключен. Просим всех пассажиров вернуться в каюты".
Он поцеловал ее в макушку, она повернулась к нему и что-то прошептала. Их силуэты растворились в сумраке, а голоса в тревожной тишине.
От кормы к носу лайнера тянутся вереницы магазинов беспошлинной торговли, казино, спа-салонов, ресторанов и дискотек. Ближе к ночи двери закрываются изнутри.
Величественную тишину нарушил безбожный крик святых откровений о своей жизни пьяного пророка:
"И станет земля под ногами твердью, и почувствует человек, что в жизнь собственная в руках его. — язык заплетался, если бы его кто-нибудь и слышал, слов разобрал бы вряд ли — И воспоет хвалу он Господу за то, что минуя скверну духа и плоти, вошел во врата рая. И испробует вновь плода запретного, что дарует жизнь вечную. И будет как Бог знающий, что есть добро, а что зло. И будет перед собой отвечать лишь. Славен Господь. Аминь"
Проход к прогулочной палубе на носу корабля закрыт ограничительными стойками с красным бархатным канатом. За четыре года моей жизни на корабле никто не осмелился через него перешагнуть, тут я могу быть собой без страха быть застуканным. В наше время надо понимать, что на публике нельзя быть собой, все сказанное может и будет использовано против вас. В цивилизованном обществе всем давно известны границы дозволенного, фобия преступить черту - у нас в генах, для страха даже не обязательна причина, человек цивилизованный всегда ее найдет. Какое наказание ждет перешагнувшего через красную ленту?
Я один, в руках у меня паспорт на имя Иван Аморальный и бензиновая зажигалка. На первой странице моя фотография. След от ножевого прокола на небритой щеке, большие впалые глазницы, бездонные зрачки еле умещаются в больших впалых глазницах. Длинные черные волосы с редкой сединой спадали на лицо, выражающее лишь безразличие. Я снимаю кожаную обложку, поджигаю паспорт и кидаю через перила лайнера. Еще неделю у меня не будет имени. Не вижу причин для волнения. Это мой двенадцатый паспорт.
При моем образе жизни достаточно сложно скрутить сносный косяк: холодный ветер на палубе, тремор в руках. Но не сегодня. Сегодня море притихло, спокойно и на душе. У всех свои страхи. Я боюсь постоянства, боюсь определенности. Имена меняются так часто, что порой я сам не помню, как меня зовут. Артем Белый, Николай Зазлобин, Сергей Отпетый... не важно. Состояние подвешенности, беспомощности - вот что дает мне покой, но этому мешает моя страсть держать все под контролем. Обреченность быть несчастным меня устраивает, на крайний случай у меня есть отличный револьвер. Я пытаюсь прикурить по дороге к бассейну. В нейтральных водах можно купить отличные шишки. Я качаюсь по водной глади, вдыхая запах хлорки. Тело увязло в кресле-матрасе с подстаканником. Кубики льда стучат о восемь граней стакана с темным ромом. Чувство невесомости. Я затягиваюсь и задерживаю дыхание. Тонкая грань между сном и явью. Если закрыть глаза, пропадет лишь огонек самокрутки, в остальном разницы не будет. Раствориться. Растаять. Потеряться. Надеюсь, это навсегда.
Бах. Глухой удар о карбоновую палубу, истеричный женский плач. Секунда, и послышался приближающийся стук каблуков. Я открываю глаза: сигарета стлела наполовину. У этих людей нет ничего святого. Кого нужно убить, чтобы обрести наконец покой? Я встаю с надувного матраца и нащупываю дно. Вода в детском бассейне по пояс, сигареты в кармане промокли, фитиль на зажигалке вряд ли зажгется ближайшие три часа. Есть предел любому терпению. Я иду наощупь, ориентируясь по плачам и всхлипываниям девушки, до страданий которой мне дела нет. Она находу скидывает туфли, и уже босяком подбегает к ограждению на носу лайнера. По звукам я понимаю, что она перелезает через перила. Она рыдает и глубоко дышит, ее тело дрожит. Вижу это как наяву. Я жду секунд десять. Она не прыгает. Это страх - я понимаю. Он мешает жить всем нам, и мешает умереть. Я подхожу к ней и спрашиваю: Вам помочь? Она кричит. Она смотрит в темноту и кричит. Я подхожу ближе, чтобы она увидела меня и повторяю вопрос.
— Нет, я сама, — она кажется чуть более спокойной — не торопи меня.
— И какой у тебя план? Ты мне немного мешаешь... Это надолго?
— Если не будешь отвлекать - пару минут. Две минуты и я встречусь со свинцовой толщей воды, затем еще несколько секунд, и мое бездыханное тело погрузится в бездну. Еще две минуты, и ты сможешь обрести покой. Я не стану задерживать тебя, не беспокойся.
На секунду я замолкаю. Моя совесть молчит. Меня беспокоит другое.
— Не выйдет. Жаль расстраивать, но ты просто погрузишься в воду метра на полтора-два и всплывешь как поплавок. Потом будешь медленно тонуть, захлебываться, но воля к жизни не даст тебе так просто уйти. Страх смерти не даст тебе умереть быстро. А вода настолько холодная, что будет сводить конечности. Ты будешь пытаться контролировать судороги, и за счет них держаться на поверхности.
— Очень холодная?
— Пара градусов выше нуля. Ровно столько надо, чтобы она не превратилась в лед. Словно тысячи иголок вонзаются в твое тело, но разум не покидает его.
Она широко распахивает глаза, приоткрывает рот, ее стоны напоминают мне сцену изнасилования из фильма "Заводной апельсин".
— Я могу помочь - говорю я, и достаю револьвер из-за спины.
Она смотрит на меня. Я целюсь ей в голову.
— Нас никто не услышит, только дай мне знак.
Она моргает. Я жду. Она выставляет руку вперед, останавливая меня. Показывает указательный палец, означающий: дай мне минуту. Она закрывает глаза, и я представляю, как вся жизнь проносится перед ее глазами. Что скрывается за этими веками? Она распахивает глаза, делает глубокий вдох. Халат распахивает ветром, ее грудь выглядывает из белого корсета. Она кидает руки по сторонам, смотрит на меня и делает медленный и сознательный кивок. Я медленно начинаю взводить курок, не сводя глаз с ее широко распахнутых ресниц.
— Алина, сука, блядь, иди сюда. Шевелись. Ты где?
Мерзкий крик доносился из парка и приближался. Свет от дрожащего в его руках фонарика почти доставал до меня. Алина смотрела на меня дрожащим взглядом и повторяла:
— Сейчас. Сейчас. Пожалуйста.
Я засунул револьвер в штаны за спину. Она смиренно перевалилась через поручни, размазала тушь по вискам в попытках вытереть слезы, повернулась к горизонту и прохрипела:
— Я здесь
Он подошел, небрежно толкнул ее в спину, достал портсигар и прикурил сигарету. Бретелька спала с ее ключицы. Она вытерала глаза. Я сделал затяжку, зажал косяк между большим и средним пальцами и швырнул в наглого ушлепка. Окурок попал ему в ухо, он прошипел что-то матерное и направил на меня свет..
— Простите, выскальзнул.
Она повернулась и посмотрела на меня. По взгляду я понял, что со мной ее связывало больше, чем с ним. Она молча мотала головой, предупреждая меня об опасности. Мои полузакрытые глаза выражали презрение и безразличие.
— Ты его знаешь? — он неспешно повернул голову к ней и улыбнулся, оскалив клыки — Познакомишь?
Она замялась. Посмотрела на меня, потом на него.
— Парень угостил меня сигареткой. Я очень замерзла. Отведешь меня в номер? Прошу...
— Сама дойдешь, я задержусь — в его глазах сверкали молнии, в моих было видно их отражение — только докурю.
Алина замерла. Он смотрел на меня и криво улыбался. Плечи раза в полтора шире моих. Рост на голову выше. На нем был пиджак и глаженые брюки. Голова повторяет округлую форму моей правой ягодицы. Прирожденный альфа самец, мир склоняется перед твоим величием. Я опускаю взгляд, прячу глаза под бровями и достаю ствол из широких штанов. Моя рука за спиной, я поднимаю голову, смотрю ему в глаза и улыбаюсь. Он идет на меня уверенным шагом под крики Алины: "Стой, не делай этого, прошу". Я не знаю кому адресованы эти хрипы, но смотрит она на него. Я готов, дай мне повод. Тебе осталось сделать два шага. Он делает шаг и оборачивается. Позади него засветились еще три фигуры с фонариками. Патронов хватит, я взвожу курок. Четверо гандонов в пиджаках, красавица желающая смерти, циничный ублюдок жаждущий покоя и шесть патронов в барабане револьвера. Жизнь имеет свои закономерности, кто бы что ни говорил.
Я чувствую тепло фонарика на своей физиономии, ничего не вижу, но чувствую, как ублюдок рассматривает мое лицо. Стиснув зубы, я сдерживаюсь из последних сил, челюсть сводит от нервного напряжения. Мне был нужен лишь покой. Еще не поздно оставить меня тут, кинуть напоследок дерзкий коментарий, уязвляющий мое достоинство и съебаться в темноту. Сдержанность мне не свойственна, поймите. Он не знает, что у меня на уме, и делает решащий шаг навстречу мне. Я поворачиваюсь к нему боком и выпрямляю руку, сжимающую сорок пятый калибр. Ноги на ширине плеч. Он упирается грудью в кольт и останавливается. Он поднимает голову и говорит:
— Интересно... — он продолжает:
— Говорят, первое впечатление о человеке обманчиво. Мы делаем выводы не задумываясь, один взгляд — и все ясно. Как думаешь, можно судить о человеке по внешности? — я молчу.
— Потом мы отвлекаемся от его лица, от его шрамов, от его одежды — его глаза просканировали меня сверху вниз —, и понимаем: важнее, что у него на уме, что у него в душе... что у него в руках..
Из сумрака показались четыре бугая. Он остановил их жестом руки, не отводя от меня взгляда. Они остановились в десяти метрах и переглянулись. Их лиц я не вижу. Я не отвожу глаз от наглого ушлепка, мое лицо не выражает эмоций, дрожь прошла, рука окаменела, револьвер застыл в мертвой хватке. Мне нечего терять, нечего бояться. Мое сердце бьется. Я чувствую это. Чувствовать что-то — для меня роскошь. На удивление спокойно. Кажется, я счастлив...
— Но потом мы задумываемся, зачем он делает то, что делает. Зачем он стоит там, где стоит. Зачем он держит в руке револьвер, и чего он хочет добиться?
— Мы складываем мозайку, еще раз вглядываемся ему в глаза... и знаешь, что я вижу в твоих глазах, Ваня? Если это твое настоящее имя. Иван Отпетый, верно?
Он знает меня, знает одно из моих имен... мое первое имя на этом лайнере. Иван Отпетый скинул тело депутата в нейтральные воды. Насколько мне известно, доблестный политик избил до полусмерти шестнадцатилеттнюю проститутку, поскольку та отказалась засовывать язык ему в очко.
— Я вижу перед собой неблагодарную суку, огрызающуюся на хозяина — он переходит на крик. Его расширенные от темноты зрачки словно дрожали.
Потом депутат натравил мусоров на этот притон, за что получил медаль за помощь в борьбе против проституции. Это не понравилось владельцу притона.
— Я вижу перед собой наглого пацана, забывшего, где он должен находиться и о чем должен думать.
Тело депутата не было найдено. А если бы и было, пропажу человека расследует страна, в которой произошло преступление. В ту ночь пропали два человека, одним из которых был мелкий преступник Иван. Деньги по чеку и новый заказ он получил на следующий день. Но от кого, Ваня так и не узнал. Одним из законов бизнеса всегда была анонимность.
— Я вижу безразличного мудака, почему-то защищающего проститутку, такую же продажную как он сам.
Указательный палец дрожит, касаясь курка револьвера. Он прав насчет меня, прав насчет нее. Но мне, мать вашу, не нравится его тон. Знаете, бывает важнее то, как человек говорит, а не что. Я слегка наклоняю голову набок.
— Убирайся к чертям, делай свою работу, и не высовывайся . — его интонация мне не нравится, и я не нахожу причины терпеть ее. Какой смысл быть международным преступником, если ты должен терпеть то, что не хочешь. Если он развернется и уйдет прямо сейчас, я продолжу качаться в надувном кресле по глади бассейна. Кубики льда будут стучать о восемь граней стакана с темным ромом. Косяк, который я скручу будет не таким ровным, как предыдущий, но я готов с этим смириться. Мое сердце отбивает неровный ритм, от которого я впадаю в транс. Мои глаза наливатся кровью. Я слышу скрежет собственных зубов. Кожа натягивается на кости моих скул. Я сглатываю. Он видит все это, но давать на попятную слишком поздно. Какая сила могущественнее: авторитет или цельнометаллическая оболочка пули? Он сгибается в пояснице так, что наши головы выравниваются и заглядывает мне в глаза и говорит:
— Я считаю до трех.
На счет два я засовываю трясущийся в руке револьвер в штаны за спину. Он плюет на пол между нами и готовится проводить взглядом мой скрыващийся во тьме силует. Я прерывисто дышу и осматриваюсь по сторонам. Четверо упырей ждут окончания представления. Богом покинутая шлюха плачет, облокотившись на перила лайнера. Чеки будут исправно падать в мой почтовый ящик двухэтажной каюты класса люкс. Завтра я проснусь от света, бьющего через панорамные окна высотой в три метра. На журнальном столике первого этажа будет лежать макинтош и два паспорта без обложки, на спинке кожаного дивана будут сохнуть брюки, пахнущие хлоркой. Утро будет настолько тихим, насколько я захочу. Завтрак принесут в номер без лишних слов. Жизнь снова обретет расплывчатые границы дозволенного и вновь будет устраивать меня такой, как есть... но сердце бьется все сильнее. Его стук отдается в горле, дыхание не выравнивается. Все звуки исчезают, и я не слышу ничего, кроме учащающегося сердцебиения. Сердце грохочет горле, я чувствую подступающу тошноту и с криком хватаю убюдка за шею и бью коленом в солнечное сплетение. Разум покидает мое тело, и я бью его расмашистыми ударами по харе. Я слышу хруст хрящей, он падает на палубу. Я сажусь поверх него и чувствую, как его бездыханное тело проминается от ударов. В глазах темнеет, но я не останавливаюсь. Его глаза открыты, тело не двигается, я надрывно ору ему в рожу, изо рта брыжжет слюна. Палуба трясется под крики и плач, я отлетаю от глухого удара. На моем лице застыл отпечаток стальной вставки ботинка. Козлы заламывают мне руки и куда-то тащат.
— Заткнись, заткнись, заткнись — слышу неразборчивые хрипы.
Изо рта течет кровь, мои попытки вырваться казались бы всем смешными, если бы не страх. Страх преступить черту у нас в генах. Для страха даже не обязательна причина. А причина у них есть. Кто-то схватил меня за шею и душит, еще двое держат за руки. Бровь рассечена, кровь заливает глаза, я замолчал, как они и просили... В глазах темнеет, я понимаю это по гаснущему в моем сознании свету фонариков. Я разжимаю челюсть и из нее вываливается сломаный зуб. Меня кидают в бассейн. У меня хватает сил, чтобы пару раз открыть глаза. Веки тяжелые, как свинец. Через толщу воды видно мутное небо. Кажется, горит звезда. Я надеюсь, что это знак вселенной. Перед смертью хочется верить, что Богу на тебя не насрать, и он дает тебе это понять, показывая напоследок что-то величественное. Веки полузакрыты, вода меняет цвет на красно-коричневый, так мне кажется. Тянет в сон, я готов идти на свет к вратам рая... кого я обманываю, к вратам ада. Сердце отбивает ритм тридцать ударов в минуту. Боль уходит, мне вновь спокойно. Тело опускается на дно, я ни о чем не жалею.
Свет пророческой звезды прилижается, я вижу его все отчетливее. Он начинает мерцать, луч освещает мое лицо... бассейн взрывается брызгами, я слышу крик. Женские руки просовываются у меня подмышками, пальцы смыкаются в замок на моей груди. Она берет меня на руки и усаживает в кресло-матрац. Она проверяет, дышу ли я. Я дышу.
— Зачем? — все, что она выдавливает из себя сквозь плач.
Шлепанье босых ног удаляется, плач растворяется в ночи, вода больше не колышется. Я качаюсь на водной глади, вдыхая запах хлорки. Тело увязло в кресле-матраце с подстаканником. Раствориться. Потеряться. Надесь, это навсегда.
Прогулочная палуба озарилась ярким светом, дети плескались в бассейнах, родители вели разговоры в джакузи, красавицы загорали на шезлонгах. Метрах в ста по направлению к корме были слышны объявления слепых ставок в казино, распродажи и музыкальные представления в ресторанах и барах. В кинотеатре почти не было свободных мест. Лайнер вновь ожил и наполнился детским смехом, азартом игроков и мечтами путешественников. Отфильтрованная за ночь вода снова приобрела бирюзовый цвет. Мое надувное кресло слегка сдулось, я попытался открыть глаза... успешным эту попытку назвать можно с натяжкой. Я привык просыпаться с головной болью от похмелья, но череп трещал в тысячу раз сильнее, я чувствовал каждый вдох, каждое движение, голова шаталась на шее как у качающейся игрушки с приборной панели автомобиля. Веки опухли, правый глаз распух до такой степени, что открыв его видна была лишь полоска света.
— Что случилось? — спросил Игорь из службы охраны, проходивший мимо.
— Потом расскажу.
Он привык не задавать лишних вопросов, пару раз в неделю он покупал у меня амфетамин. Вещь деликатная, как ни крути. Лучше не совать нос туда, куда его можно не совать.
Все, чего я хочу - это дойти до каюты и заснуть. Проснувшись, я сумею найти в себе силы забыть все, как неудачный случай на производстве, как единичный случай потери самоконтроля, излишки профессии, к этому со временем привыкаешь. Но из головы не выходит она — ангел, спасший меня в награду за то, что я хотел лишить жизни ее. Навстречу мне шел капитан лайнера. По утрам он прогуливался по палубе, оставив управление на спутниковую навигацию. Она справлялась с задачей лучше него. В руках он держал бутылку рома, как в пиратских фильмах, запах перегара я почувствовал еще до того, как увидел его — мой давний знакомый. Трезвостью он не отличался, как и любезностью. Он подошел ко мне и сказал:
— Не то, чтобы меня это беспокоило, но ты в порядке?
Я кивнул. Он добавил:
— Хорошо. Ты достал, что я просил?
— Имей совесть. Я зайду вечером.
— Буду ждать в своей каюте. Ты меня извини, если что... я все понимаю.
Он всегда так говорил, хотя никогда не понимал, в чем не прав, и не особо старался. Цинизм меня не смущал. Любые разговоры я всегда считал лишними, любые вопросы — нежелательными. Особенно сейчас.
Шаг за шагом, прихрамывая я дошел до коридора с номерами по обе стороны. У двери моей каюты я увидел своего спасителя. Галлюцинация или реальность? Ее лицо не выражало эмоций. Веки распухли от слез, на правой щеке за слоем тональника скрывался красно-синий след от пощечины.Тело украшало короткое платье из плетеных цветов из шелка и белые чулки в сеточку. Увидев меня она вскочила на ноги, побежала навстречу и кинулась в мои объятия. Хотел бы я остаться в ее руках навсегда, но жгучая боль сломанного ребра заставила меня упасть на колени. Она молча взяла меня под руку, мы дошли до двери, я достал ключ и распахнул дверь. Она вошла. Я лег на кровать, она легла рядом. Ее рука гладила мою грудь, пока я засыпал. Я лежал в полусогнутом состоянии. То, что когда-то было моим лицом корчилось от боли. Стакан водки, и мне немного полегчало. Еще стакан, и веки медленно закрылись. Сквозь сон я слышал, как она нашептывала мне в ухо успокаиващие строки детского мультика:
Ложкой снег мешая,
Ночь идет большая
Что же ты, глупышка, не спишь?
Спят твои соседи —
Белые медведи,
Спи и ты скорей, малышь.
Мы плывем на льдине,
Как на бригантине,
По седым суровым морям
И всю ночь соседи,
Звездные медведи,
Светят дальним кораблям.
Когда я проснулся, она смотрела на меня. На ее лице появилась улыбка. Улыбка, которая застынет в моей памяти до конца жизни, уверен. Не понимаю, чем я заслужил такую доброту. В жизни бессеречного урода нет места заботе, почему она не беспокоится за себя? Ее участь не лучше моей. Через неделю она станет шлюхой для элитных мудаков, покончить с собой — лучший вариант для нее, но попытка обернулась провалом. Становится ясно, зачем она пришла. Да, я сделаю, что она хочет. Пускай это будет последним, что я сделаю. Каюту зальет алой кровью девственной душы проститутки. Эта кровь будет на моих руках, но мне не страшно. Я открываю рот, чтобы сделать ей последнее в ее жизни предложение, но она опережает меня:
— Помоги мне сбежать... исчезнуть, раствориться, потеряться. Навсегда...
Мое тело дрожит. Что я могу сделать? Я говорю ей, что подумаю, и оставляю одну в каюте. Меня ждет капитан. Она провожает меня взглядом. Тут ей ничего не грозит. Какое-то время.
Через час-полтора стемнеет. Лайнер вновь растворится в ночи, чтобы возродиться к жизни на следующий день. Топот детских ножек вскоре прекратится, смех наивных девчонок затихнет, а пьяные разговоры их кавалеров исчерпают себя. Для многих эта ночь ничем не будет отличаться от предыдущей. Я открываю дверь каюты капитана своим ключом. На двери висит декоративное рулевое колесо из красного дерева. В кармане у меня два грамма порошка коричневого цвета, завернутые в чек из магазина.
— Принес? — я киваю.
— Заходи.
Он держит в руках стакан с водой и усаживается на диван. Каюта уступает моей по комфорту, зато вид красивее. Одна из стен полностью сделана из стекла, будь такая на титанике, айсберг бы обнаружили вовремя. Еще не стемнело, но прожекторы уже освещают море на несколько сотен метров вперед. Я снимаю обувь и сажусь на ковер, рядом с диваном. На стене висят грамоты, демонстрирующие профессионализм капитана. В пол стены красуется Андреевский крест с подписью "С нами Бог и Андреевский флаг". Ниже висят медали за отвагу в боевых маневрах. Капитан берет в руки ложку и отсыпает в нее порошка. Я спрашиваю его:
— Ты когда-нибудь любил?
На секунду он замер, поправил седые волосы, вытер пот со лба, и молча взял в руку инсулиновый шприц.
— На что ты готов, чтобы сделать другого человека счастливым?
Медленно вытянув поршень, он наполнил шприц водой из стакана.
— Ты готов убить?
Он выдавил воду в ложку и попросил меня подержать ее. Я рад помочь.
— Насколько должен быть близок человек, чтобы ради него идти на жертвы?
Трясущимися руками он отрывает кусочек ваты от большого шарика.
— Ты когда-нибудь испытывал нечто подобное?
Он выхватил у меня ложку и кинул в нее кусочек ваты.
— Все жизненные цели, или их отсутствие.. все, что ты ценил в жизни вдруг становится неважным. Это может не нравится, но поделать ты ничего не можешь... Чувство беспомощности, от которого тепло внутри...
Щелчок зажигалки, свечка загорается трепещущим пламенем, он держит ложку над огнем. На ней остается копоть.
— Твоя жизнь устраивает тебя такой, как есть?
Коричневое месиво начинает бурлить. Он снова вытягивает поршень, раствор заполняет один кубик шприца.
— Ты бы мог вывернуть свою жизнь наизнанку? Убежать навсегда не оборачиваясь, как Лот с женой когда-то бежали из Содома. Без сожалений, без раздумий, с улыбкой на лице.
Капитан снял с пояса ремень и положил его рядом со шприцом на подлокотник. Он выдохнул, посмотрел на меня и предложил уйти.
— И главное ради чего? К чему это все? Счастья ведь не бывает, верно?
Тяжело дыша, он развел руки в стороны, и покачал головой. По его щеке скатилась слеза. Он попросил меня закрыть за собой дверь, когда я решу уйти, затянул на руке ремень и резко вдавил поршень. Тело растеклось по дивану, он сжал в кулаках плед и посмотрел на меня. Его зрачки резко расширились, словно где-то внутри него произошел взрыв, на пару секунд он распахнул глаза, и они плавно закрылись. Распластавшись на ковре звездой, я пытался прогнать все мысли. Но одна из них пугала своей навязчивостью. Я осмотрелся по сторонам, и закурил сигарету. Исчезнуть, потеряться, раствориться... навсегда...
Глаза закрыты. Пепел сигареты падает на ковер. Достаточно ли одного дня, чтобы принять решение, которое сводит на нет все, что было до этого? Двадцать четыре часа, чтобы понять, насколько безжизненными были твои будни... Тысяча четыреста сорок минут, каждая из которых равняется году прежней жизни. Быть может вечная жизнь - вовсе не утопия? Восемдеясят шесть тысяч четыреста секунд, каждая из которых заставляла тебя чувствовать себя настоящим, живым. Стук дождя по стеклопластикововой обивке крыш нагнетал напряжение. Чувствую прилив сил, трепет в сердце, мечты о покое вышибает из моей головы с каждым ударом пульса. Меня рвет на части, я готов взорваться, бежать без оглядки. Порочная гармония сменяется хаосом, пылащим священным огнем. Может быть это любовь? Взорвать к чертям, уничтожить. Грянул гром. Вспышка света, голова кружится, я знаю, что делать.
Алина лежала на диване первого этажа каюты, листая паспорта. Резкий хлопок двери, она вздрагивает, я подбегаю к ней и падаю на колени, мой голос дрожит:
— Сейчас или никогда. Времени на раздумья нет. Ты пойдешь со мной?
Она падает на колени напротив меня, и рыдает:
— Хоть на край света. Спасибо, спасибо, боже мой, спасибо тебе.
Рука держит ее руку мертвой хваткой. Она еле поспевает за мной. Я бегу наощупь, натыкаясь на потухшие фонарные столбы и скамейки, Алина вспотыкается и встает, вспотыкается и встает. Мы добегаем до лифта и спускаемся на две палубы ниже. Вдоль борта на сварных платформах стоят красные шлюпки — аварийные катера на сорок человек с закрытым верхом. Алина смотрит на меня, в ее глазах читается страх, но она молчит. В ее газах читается вопрос, но она ждет. У нас осталась минута, может меньше.
— Кораблекрушение всегда было источников вдохновения для романтиков.
Я открываю люк для посадки в шлюпку и протягиваю Алине руку. Она не задает вопросов и проходит внутрь.
— Курс лайнера проходит через один островок без названия, где контрабандисты держат свои запасы. На площади в двести крадратов хватит места всем спасшимся. Надеюсь. Садись.
Алина усаживается в кресло-амортизатор, спиной к носу корабля. Я застегиваю ремень безопасности и фиксатор головы.
— Капитан покинет судно последним, как и гласит традиция. Небо озарится огнями парашютных ракет, воду застелит туман плавучих дымовых шашек.
Застегнув свои ремни безопаности, я нажимаю кнопку на пульте управления. Катер наклоняется на сорок пять градусов. Наши спины резко утопают в клеслах.
— В новостях сообщат о неизвестной причине крушения. СМИ будут строить догадки о том, почему лайнер перешел на ручное управление и врезался в каменистую насыпь неизвестного острова.
Одна рука держится за рычаг сброса на воду, другая сжимает ладонь Алины. Я смотрю на нее, она смотрит на меня. Скоро все будет позади.
— Все желающие смогут переоценить свою жизнь. Наши имена будут с трауром озвучены среди безвести пропавших. Через пару недель в Тихом океане будут проводиться дайв туры по следам недавней катастрофы. Недельный траур сменится забвением, и мир станет вновь таким же, как был.
Рука дергает рычаг, катер со скрипом скользит по направляющим и падает с высоты двадцать метров в черную бездну океана. Тело замирает, время тянется вечностью, Алина сжимает мою руку, полторы секунды свободного падения заставляют меня забыть про сломанное ребро и выбитый зуб. Катер погружается в воду и выныривает. Автоматика запускает сигнал оповещения на лайнере. Под удаляющийся вой сирен я отстегиваю ремни и бросаюсь к Алине. Через маленькое круглое окно иллюминатора видно, как безмятежный корабль стремительно продолжает намеченный мною курс. Алина бросается ко мне, встает на носочки и крепко обнимает меня за шею. Я чувствую, как ее щека нежно катается моей щетины. Она щепчет мне на ухо:
— Как ты думаешь, для таких, как мы существует любовь?
Тысячи огней прожекторов осветили океан под скрежет металла о камень. Я завожу мотор и разворачиваю катер. Где-то недалеко должна быть земля. Мои руки сжимают штурвал, руки Алины обнимают меня за пояс. Слышен шум двигателя, раскаты грома и шопот колыбельной беголо межвежонка, я чувствую ее дыхание, объединяющий нас страх и пронзающую боль. Сердце бьется. Хочется жить. Бороться. Дорожить. Надесь, это навсегда.