Представления о "добром" дикаре и испорченном цивилизацией горожанине неожиданно переворачиваются. Право сильного, будучи "естественным", подпадает под этическую норму романтизма, вследствие чего "благородный" разбойник уравнивается с любым разбойником. Область обитания романтического - дикая природа дремучего леса, неприступных гор, степей, островов. Но "дикие" романтичиские ландшафты исчезали с географической карты под натиском промышленного города, и Дж.Рескин отправляется в Альпы созерцать облака, как позже Н.Рерих и ищет уединенного общения с природой в Гималаях. Рембо оставляет Европу ради африканских джунглей, но в самой Европе происходит радикальный переворот во взглядах. Поскольку город, оказываясь сильнее естественного ландшафта, одерживает над ним победу, он-то и становится символом подлинной природы, причем в соответствии с основной метафорой романтического натурализма город превращается в "лес". И происходит это задолго до того, как города вышли из своих границ и началось сознание "экологического кризиса" и даже задолго до Рериха и Рембо - в трудах теоретиков архитектуры XVIII в.
Итальянский историк архитектуры М.Тафури, изучавший теории архитектуры XVIII в., обращает внимание на то, что проблема соотношения "естественного" и "искусственного" в них была центральной /65/. Решалась она в духе "картинности", "пикчереск", т.е. живописности, господствовавшей в сфере художественных вкусов и строительства английских садов и под влиянием философской метафорики позволявшей трактовать сам город как натуральный "лес". Выражением этой идеи служит, согласно М.Тафури, и "План Патта", в котором господствует разработанный А.Козенсом для парковой архитектуры принцип "селекции" наилучших видов, и теоретическая концепция аббата Ложье. Натурализация образа города, по мнению Тафури, лежит в русле идеологии "физиократов", выражавших точку зрения буржуазии на город и государственную экономику, - идеологии, противостоявшей концепциям феодальных ограничений предпринимательской деятельности. Такая трактовка дает возможность установить логическую связь с образом "капиталистических джунглей", в котором возрождается первобытный страх неолитического землевладельца перед огромными лесными массивами, и понять логику развития градостроительных концепций ХХв. - от "города-сада" до органических концепций расселения Ф.-Л.Райта и экуменополиса К.Доксиадиса.
Уже в "Тюрьмах" Дж.Б.Пиранези город изображен как бесконечный лес строений, в интерьерах которых томятся толпы узников. В романах Ч.Диккенса и Э.Золя город окончательно лишается солнечного света. Чудовищный дикий лес превращается в мифического монстра в образе верхарновского "города-спрута". Особенность этого образа состоит в том, что мифический ужас, вызываемый городом, сливается с тайным сладострастием. Промышленный город - это не только Коктаун беспросветных работных домов и бандитских притонов, это еще и царство невиданной ранее роскоши, выставленной для соблазна в огромных витринах, сад разврата. Образ леса, окружающего вход в ад, сливается с образом Нового Вавилона, знаменующего закат Европы. Природа обернувшаяся городом спрутом, грозит погубить человечество.(22)
Авторы градостроительных концепций начала ХХ в. оказываются, как точно заметил Г.Каганов/29/, в роли мифологических "культурных героев", берущихся наподобие героев древнего эпоса, победить дракона и спасти солнце.(23) И действительно, "солнце", как и "зелень", становится ключевым словом градостроительных концепций. В "Афинской хартии" говорится: "Чем больше разрастаются города, тем меньше считаются с природными условиями. Под природными условиями подразумевается наличие в соответствующей пропорции элементов, необходимых для всякого живого существа: солнце, пространство, зелень. Индивид, утративший связь с природой, дорого платит за это всякими болезнями, вырождением, безумствами, которые ослабляют его тело, лишают всякой восприимчивости организма, и без того подорванный иллюзорными прелестями города"