ЦЕМЕНТ
Рядом с нашим домом была огромная стройка Автодорожного института - МАДИ, - и мы с приятелем очень любили туда ходить. Он ходил туда "лазат", так специфически выговаривал он это слово, а я искал там разные детали, из которых можно было бы что-нибудь изобрести. "Лазали" мы туда часто. Вечером в МАДИ никого не было, и мы могли делать там все что захочется. В МАДИ было множество интересных вещей, и все они принадлежали нам. В МАДИ меня не могла найти бабушка, и, наверное, поэтому она запрещала мне туда ходить. Но как не ходить туда, где можно делать все что захочется и где тебя не могут найти?
В МАДИ я мог бы чувствовать себя совершенно свободно, если бы не одно обстоятельство. Шесть раз в день я должен был принимать гомеопатию, и когда я гулял на улице, бабушка выносила мне ее в коробочке. Если при этом кто-то угощал меня конфетой, бабушка брала ее и, отправляя себе в карман, со вздохом говорила:
- Ему нельзя, у него, эх, другие конфеты. - И всыпaла мне в рот порцию гомеопатических шариков.
Как-то, решив всыпать мне в очередной раз кониум, в шутку прозванный нами "лошадиумом", бабушка вышла во двор и не увидела меня.
- Саша! - крикнула она.
- Саша!!
Ни звука в ответ.
- Саша!!! - заорала она и двинулась в обход дома, надеясь меня найти.
Найти меня было невозможно. Я был с приятелем в МАДИ и, сидя на крыше одного из трехэтажных корпусов, размышлял, куда приспособить найденный на чердаке коленчатый вал. Услышав зов бабушки с гомеопатией, я страшно перепугался и в ужасе заметался по крыше, не зная, куда деваться. Не выпить гомеопатию было все равно что самовольно отлучиться с поста. Мой страх передался приятелю. Он съежился и, с опаской глядя вниз, прошептал:
- А она сюда не влезет?
Со страху я принял его слова всерьез и решил, что пока бабушка действительно не влезла к нам, надо скорее бежать ей навстречу. Мой путь-полет во двор занял минут пять. Все это время бабушка ходила вокруг дома, держа на вытянутой руке коробочку с гомеопатией, и кричала:
- Где ты, скотина?
Будь она в деревне, очевидцы могли бы подумать, что у нее убежала коза, но в городе...
Наконец я влетел во двор. Бабушки нигде не было видно, но по отдаленным крикам я догадался, что она с другой стороны дома. Запыхавшийся приятель подбежал ко мне и, еле переводя дух, спросил:
- А лазат еще пойдем?
Я сплюнул и, как человек, знающий, что происходит и чем такие вещи кончаются, веско сказал:
- Отлазились.
- Отлазались... - как бы вдумываясь в смысл этого страшного слова, тихо повторил приятель.
И тут из-за угла вышла бабушка.
- Где ты шлялся? Иди сюда. Пей гомеопатию.
Приятель тут же испарился. Бабушка подошла ко мне... А я потный!
Потеть мне не разрешалось. Это было еще более тяжким преступлением, чем опоздать на прием гомеопатии! Бабушка объясняла, что, потея, человек остывает, теряет сопротивляемость организма, а стафилококк, почуяв это, размножается и вызывает гайморит. Я помнил, что сгнить от гайморита не успею, потому что, если буду потный, бабушка убьет меня раньше, чем проснется стафилококк. Но как я ни сдерживался, на бегу все равно вспотел, и спасти меня теперь ничто не могло.
- Пошли домой, - сказала бабушка, когда я выпил гомеопатию.
В лифте она посмотрела на меня внимательно, изменилась в лице и сняла с моей головы красную шапочку. Волосы были мокрыми. Она опустила руку мне за шиворот и поняла, что я потный.
- Вспотел... Матерь божья, заступница, вспотел, сволочь! Господи, спаси, сохрани! Ну сейчас я тебе, тварь, сделаю козью морду!
Мы вошли в квартиру.
- Снимай все, ну скорей. Рубаху снимай. Весь потный, сволочь, весь…
- О-ой! - протянула она, беря рубашку. - Вся мокрая! Вся насквозь! Завернись в одеяло, сейчас разотру. Где ты был? Отвечай!
- Мы с Борей в МАДИ ходили, - пролепетал я.
- В МАДИ! Ах ты мразь! Я тебе сколько говорила, чтоб ноги твоей там не было?! Этого Борьку об дорогу не расшибешь, он пусть хоть селится там, а ты, тварь гнилая, ты что там делал? Опять гайки подбирал? Чтоб тебе все эти гайки в зад напихали. Ну ничего...
"Ну ничего", как всегда, не предвещало ничего хорошего.
- Слушай меня внимательно. Если ты еще раз пойдешь в МАДИ, я пошлю туда дедушку, а он уважаемый человек, твой дедушка. Он пойдет, даст сторожу десять рублей и скажет: "Увидите здесь мальчика, высохшего такого, в красной шапочке и в сером пальто... убейте его. Вырвите ему руки, ноги, а в зад напихайте гаек". Твоего дедушку уважают, и сторож сделает это. Сделает, понятно?!
Я все понял.
На следующий день, отправляя меня гулять, бабушка приколола английскими булавками к изнанке моей рубашки два носовых платка. Один на грудь, другой на спину.
- Если вспотеешь опять, рубашка сухая останется, а платки я раз - и выну, - объяснила она. - Выну и удавлю ими, если вспотеешь. Понял?
- Понял.
- И еще. Помнишь, что я тебе про МАДИ сказала? Пойдешь туда опять с этим Борькой - пеняй на себя. Если позовет, откажись. Прояви характер, скажи твердо: "Мне бабушка запретила!" Слабохарактерные кончают жизнь в тюрьме, запомни это и ему передай. Запомнил?
- Запомнил.
- Ну иди.
Не расшибаемый об дорогу Борька ждал меня около подъезда.
- Пошли, - сказал он.
- Куда?
- В МАДИ.
- Пошли.
- Боря, вы куда?! - послышался вдруг голос выглянувшей на балкон бабушки.
- В беседку! - ответил Борька.
- Боренька, не веди его в МАДИ, ладно? У меня есть справка от врача, что я психически больна. Я могу убить, и мне за это ничего не будет. Ты, если в МАДИ пойдете, имей это в виду, хорошо?
- Ага... - ответил Борька.
- Слушай, у нее правда такая справка есть? - спросил он, когда бабушка ушла с балкона.
- Не знаю.
- Может, не пойдем?
- Да пошли! Как она узнает? - Завелся я, уверенный, что не вспотею и не выдам себя бабушке. - Мы ненадолго. Полазим немного, и сразу назад.
Перед огромными железными воротами, на ржавчине которых белой масляной краской были намалеваны четыре заветные буквы "МАДИ", я замер. "Он уважаемый человек, твой дедушка... Он пойдет..." - зазвучал у меня в ушах голос бабушки.
- Знаешь, давай лучше в детский сад, - предложил я Борьке.
Детский сад примыкал к МАДИ вплотную, отделялся от него забором с дыркой и по интересу был для нас на втором месте. Вечером он пустовал, и мы тоже считали его своим. Мы могли играть там во что угодно, могли сидеть в маленьких деревянных домиках и забираться на их остроконечные крыши, могли жечь костер и печь в нем принесенную из дома картошку, не боясь, что какой-нибудь прохожий разорит костер и отберет у нас спички. И спички и картошка были припрятаны в одном из домиков с прошлого раза, и чем заняться в детском саду в тот вечер, решилось само собой.
Нашу идиллию прервало появление "больших мальчишек". Так мы называли ребят из циркового училища, которые были лет на пять нас старше и тоже, как и мы, считали детский сад своим. К сожалению, они были отчасти правы. Они могли нас прогнать, мы их нет. Им, например, ничего не стоило расшибить об дорогу Борьку. А мы только могли, отойдя на приличное расстояние, крикнуть им так, чтобы они не услышали, что-нибудь обидное. Борька обзывал их козлами, а я проклинал их небом, Богом и землей. А потом мы удирали и думали: "Как мы их, а! Знай наших!"
Так вот, когда в детском саду появились "большие мальчишки", я вспомнил, что вчера очень неплохо проклял одного из них с балкона, и поэтому лучше всего будет сделать ноги. Мальчишки приближались со стороны калитки, поэтому делать ноги можно было только в МАДИ. Я уже говорил, что забор был с дыркой, вот мы ею и воспользовались. Я еще подумал: "Сторож, может, и не поймает, а эти точно руки вырвут, а вместо гаек используют картошку. Главное, только не вспотеть!"
И вот мальчишки далеко. Мы на стройке МАДИ. Борька убежал вперед, а я заметил на земле сломанную гитару и поднял ее. Мне пришло в голову, что, если влезть на забор, можно здорово подоводить лифтерш с чужого двора. Стараясь не делать слишком быстрых движений, я влез и, потрясая гитарой, закричал лифтершам: "Ай-йя-я!" - потом скорчил рожу, швырнул гитару им под ноги и, отметив про себя, что не вспотел, спрыгнул с забора обратно...
Земля расступилась подо мной обволакивающим ноги холодом и вязкой массой сошлась у пояса. Я понял, что куда-то ввалился. Это оказалась яма, наполненная раствором цемента. Еще оказалось, что сижу я в ней уже не по пояс, а по грудь и выбраться не могу. Первой мыслью было поплыть, но тут я вспомнил, что не умею. Второй - позвать на помощь. Борька был уже далеко, но даже если бы он был дома, то все равно услышал бы мои жуткие вопли. Он подбежал ко мне и с интересом, перемешанным с ужасом, долго разглядывал мою голову, словно из земли торчащие плечи и судорожно плюхающие по цементу руки.
- Ты чего это, того, да, совсем? - спросил он наконец.
- Совсем... - прохрипел я, отчаянно глотая воздух. Я тонул, и дышать было все труднее.
- А что делать? Может, тебя, того, вытащить? - подал наконец Борька дельное предложение, но тут же провалился сам по колено.
- Ну вот, видишь, что из-за тебя получилось? - вздохнул он. - Теперь дома заругают...
Он выбрался. Попробовал отряхнуть брюки - бесполезно.
- Видал, как испачкался! - сказал он, продолжая отряхиваться, но заметил, что цемент уже подступает к моей шее, и задумался.
- Знаешь, я тебя, пожалуй, вытащу, - решил он наконец и пошел за палкой.
Он тащил меня, как в кино партизаны тащат друг друга из болота. Мертвой хваткой вцепился я в протянутую Борькой доску, и через пару минут мы уже медленно брели к дому. Когда мы перевалились через забор в детский сад (так были потрясены, что даже дыркой не воспользовались!), то наткнулись прямо на тех самых мальчишек. Они доедали нашу картошку и оживленно обсуждали, чья бы она могла быть. Завидев нас, они, конечно, покатились со смеху, но мне было все равно. Впереди меня ждала бабушка.
Вот и наш двор. Цемент, который облепил меня, весил килограммов десять, поэтому походка у меня была, как у космонавта на какой-нибудь большой планете, например на Юпитере. На Борьке цемента было поменьше, он был космонавтом на Сатурне.
Лифтерши, сидевшие у подъезда, пришли от нашего вида в восторг.
- Ой! - кричали они. - Вот вывалялись-то, свиньи!
- А кто это, разобрать не могу!
- Это вон савельевский идиот, а это Нечаев из двадцать первой.
Почему я идиот, я знал уже тогда. У меня в мозгу сидел золотистый стафилококк. Он ел мой мозг и гадил туда. Знали это и лифтерши. Они знали от бабушки. Вот, например, ищет она меня с гомеопатией, спрашивает у лифтерши:
- Вы моего идиота не видели?
- Ну почему идиота... На вид он довольно смышленый.
- Это только на вид! Ему стафилококк давно уже весь мозг выел.
- А что это такое, извините?
- Микроб такой страшный.
- Бедный мальчик! А это лечится?
- У нормальных людей да. А ему нельзя ни антибиотиков, ни сульфаниламидов.
- Но за последнее время он вроде вырос...
- Вырос-то вырос, но когда я его в ванной раздеваю, мне делается дурно - одни кости.
- И еще ко всему и идиот?
- Полный! - с уверенностью восклицает бабушка, и чувство гордости за внука переполняет ее - второго такого нет ни у кого.
Так вот, когда савельевский идиот добрался наконец до дома и дрожащей рукой позвонил в дверь, оказалось, что бабушка куда-то ушла. Ключей у меня, конечно, не было - идиотам их доверять нельзя, - поэтому пришлось пойти к Борьке. Его мама помогла мне раздеться. Минут пять мы стаскивали пальто и столько же брюки. Ботинки, когда я снимал их, протяжно чавкнули. Варежки на резинках грузно болтались из рукавов - в них тоже был цемент. В цементе были даже подколотые бабушкой носовые платки. Я влез в ванну, отмылся. Дали мне Борину рубашку, Борины колготки. А Боря был раза в полтора меня крупнее, а колготки были ему велики. В общем, завязал я их под мышками и пошел с Борей играть. Сидим играем. Лопаем бананы. Звонок в дверь. Его мама пошла открывать.
- Вика, эта сволочь у вас?
Я похолодел и съежился внутри колготок.
- Вика, где он? Мне сказали, он пошел к вам.
- Нина Антоновна, не волнуйтесь. Все отмоем. Я дала ему Борины колготки, они сидят играют.
- Дайте его сюда.
- Нина, ты его ко мне не подпускай, я его убью! - послышался голос дедушки.
- Иди отсюда, гицель, иди!
Бабушка нашла меня, намотала колготки на руку и потащила домой.
- Ну, детка, пойдем со мной. Сейчас мы с тобой пойдем в МАДИ. Ты же любишь ходить в МАДИ? Вот мы туда и пойдем. К сторожу. Хочешь к сторожу? Сейчас... Знаешь, какой там сторож? Дедушка уже был у него. А сейчас я тебя к нему отведу. Он тебя утопит, гада, в этом цементе. Ой, скотина, все пальто изгваздал, душу бы тебе так изгваздали! Все ботинки! А брюки! Я тебе говорила, чтоб ноги твоей там не было? Говорила? Опять с этим коблом пошел? Все изгваздал... Чтоб у тебя этот цемент лился из ушей и из носа! Чтоб тебе им глаза навеки залепило! Знай, жизнь свою кончишь в тюрьме. У тебя же уголовные наклонности. Костер разжечь, на стройку залезть... И к этому ты - тварь слабохарактерная. Учиться не хочешь, хочешь только вкусно жрать, гулять и смотреть телевизор. Так я тебе погуляю! Месяц из дому не выйдешь! Все хочешь доказать: "Я такой, как все, я такой, как все". А ты не такой! Если выполз на улицу, должен пройтись спокойно, сесть, почитать... Ну, ты у меня вступишь в пионеры! Я пойду в школу к директору и скажу, как ты надо мной издеваешься.
- Нина, ты его только ко мне не подпускай, я его убью! - снова подал голос дедушка.
- И убей! Такой твари незачем жить, только другим жизнь отравлять будет. Жаль, он совсем в этом цементе не утонул, отмучились бы все.
- Только ко мне не подпускай!
"Да, - подумал я, - в ближайшее время в МАДИ лучше не ходить".